Судьба высокоодарённых людей, равно и тех, кто связан с ними кровными узами, никогда не бывает лёгкой. Зачастую художники обнаруживают неспособность устраивать свою земную жизнь и справляться с элементарными бытовыми проблемами. Эта особенность, безусловно, не составляет сильную сторону их личности, но, скорее, свидетельствует о присущей каждому ограниченности.
Не может творческая личность быть равновеликой во всём, даже святые люди, как объясняют облагодатствованные мудростью знатоки человеческих душ, часто обнаруживают в общении явные несовершенства. Земные перипетии, трудности, ошибочные действия попускаются Богом для того, чтобы человек мог чувствовать свою недостаточность и испытывать нужду в помощи Создателя. «Искусство требует жертв», ещё более их требует совершенная любовь, которая подымает своего обладателя над собственной личностью и заставляет отказываться от всего личного ради пользы и блага людей. Поднявшимся на эту высоту мы прощаем многое, почитая пустяками их земные промахи.
Но давайте возвратимся к небезынтересной для читателей теме творческого уединения и рассмотрим её в свете служения талантливой личности обществу. Обыватели редко могут быть достойными собеседниками человека, обращающего «дум высокое стремленье» в глубину своего сердца. Парадоксально: для того чтобы одарить людей, необходимо удаляться от них, хотя бы на то время, когда творческая стихия заявляет о своём безраздельном господстве над душой человека.
«Всех люби, от всех беги!» – этот призыв доносится до нас ещё из глубокой христианской древности, когда Арсений Великий, один из просвещённейших мужей Византии, возжелавший достичь нравственного совершенства, услышал в своём сердце таинственный голос Божий: «Арсений, бегай людей и спасёшься!».
Таким беглецом от шумного мира был и Пётр Ильич Чайковский, человек с обнажённой душой, всецело устремлённой в творческую сферу. Прислушиваясь к собственному сердцу, он слышал дивную музыку, запечатлённую им в симфониях и операх, ноктюрнах и этюдах, песнях и романсах.
Обострённая чувствительность и связанная с ней уязвимость, тонкость душевных переживаний и присущие высокоинтеллигентным натурам стеснительность, деликатность, такт – вот психологический портрет гения русской музыки. Только в общении с ней, когда Петра Ильича осеняло вдохновение и композитор входил в русло творческого процесса, только при исполнении его произведений в театре или опере, Чайковский чувствовал себя в своей тарелке и жил, жил той напряжённой внутренней жизнью, которая подчас непонятна и недоступна обывателю. Напротив, салонная болтовня, бесконечные женские пересуды становились для труженика просто китайской пыткой. Этим, наверное, и объясняется его фиаско в супружеской жизни, равно как и стремление уединяться в любимой им клинской усадьбе, чтобы бродить осенней порой среди желтеющих клёнов, опавшая листва которых устилала узенькие тропинки усадебного парка...
Так, вслушиваясь в тишину, созерцая низкое русское октябрьское небо, композитор отдыхал душой и становился способным к творчеству, осчастливившему миллионы современников и потомков, к которым мы имеем счастье принадлежать.
Почему нас так трогает музыка Чайковского, необозримая в её широте и глубине, нежных и ярких пассажах и переливах, одинаково понятная и детям, печалящимся о смерти куклы, и взрослым, которые погружаются всем своим существом в волшебный мир знаменитых симфоний русского композитора? Ответ напрашивается сам собой: сердцем Петра Ильича безраздельно владела... любовь. Именно она – виновница головокружительных каденций, взлётов и падений мелодии, именно она созидает восхитительное царство звуков, вбирая которые в трепетные сердца мы умягчаемся душой и испытываем бескорыстное эстетическое наслаждение.
И только такая благородная душа, как госпожа фон Мекк, никогда лично не общавшаяся с Петром Ильичом, могла понять его многогранную натуру и стать земным ангелом хранителем, попечителем этого дитяти от великого искусства. В их взаимных отношениях просвечивает высокая способность русских душ к любви, которая не требует своего, не гордится, не раздражается, всему верит, всё покрывает, на всё надеется и никогда не перестаёт...
Пётр Ильич Чайковский
Стыдливый, мечтательный отрок,
С душою открытой, ранимой,
Приблизился к смерти, и Воткинск
Молился: «Его сохрани Ты,
Марие, Владычице мира!».
А матерь у детской кроватки
Поникла и камнем застыла –
Со смертью страшна была схватка...
Оправился, на удивленье
Врачу – с его casus mortalis ...
Часами бродил по аллеям,
Взирая на милые дали,
Мелодии слышал он в сердце,
Звучавшие тихо, как в сказке, –
Искристое, быстрое скерцо
И полное думы анданте.
Прекрасный классический профиль
И говор неспешный, московский.
Родной нам по духу и крови –
Эвтерпы наперсник – Чайковский.
Романом в стихах зачарован,
Народной питаясь стихией,
В ночи создаёт оркестровку,
Как Моцарт, но русского стиля.
«Щелкунчик» – вершина балета,
Концерты, романсы, этюды,
Симфоний венок – чудо света –
Как фей одеянье – ноктюрны –
Сокровище музыки дивной
Носил он в душе беззащитной,
Болезненно нежной, наивной,
В преддверье нежданной кончины.
И только с природой общенье
Холодной осенней порою
Давало ему вдохновенье,
Мирило с несчастной судьбою.
Дрожали высокие клёны,
Задумчиво листья роняли,
И он, ко стволу приклонённый,
Аккордам неслышным внимая,
В уме созидал партитуру.
А ветер, примчавшийся свыше,
Витал над его шевелюрой
И прядей касался неслышно.
Преставился в единочасье
Чайковский, с улыбкою грустной...
И вдаль от земного ненастья
Ушло солнце музыки русской...
