Сын же сказал ему: отче!
я согрешил против неба и пред тобою...
Всякий раз, когда я раскрываю евангельскую притчу о блудном сыне, возвращающемся в отчий дом, перед моим мысленным взором встаёт живописный шедевр Рембрандта. Полуосвещённый лик отца, исполненный невыразимой любви и сострадания. Стоящий на коленях перед родителем сын, в грязной ветоши, со сбитыми в кровь стопами. На заднем плане – слуги с приготовленными для заблудшего чада новыми одеждами. Нет во всей Библии повествования, которое столько бы говорило кающемуся сердцу...
В русской поэзии, пожалуй, глубже всех раскрыта эта притча Иваном Буниным:
И забуду я всё – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
Позволю себе и я облечь в поэтические строки мысли о блудном сыне, потому что и ко мне относятся вечные слова притчи: «...был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15, 24). А ведь это можно сказать о каждом из нас, ищущем свой путь из «страны далече» в дом Отчий...
Измождённый постылой чужбиной,
В отчий дом обратил он стопы.
Образ Родины, светлой и милой,
Навевали и думы, и сны...
Всё имел он в года молодые:
Поле, лес, половину дворца,
Но не думал, что значит быть сыном,
Принимая заботу отца.
Получив свою часть как наследник,
Хлопнув дверью, ушёл навсегда.
Овладела юнцом малолетним,
Растерявшим смиренье, мечта
О свободе и жизни привольной,
В отдаленье от вещих очей.
Оттого вспоминать было больно
Про ушедший покой юных дней.
Между тем сил осталось немного –
Нескончаемым виделся путь,
Вся в ухабах крутая дорога –
И не встать, если лечь отдохнуть.
Неожиданно сердце согрелось,
Омертвевшее – вдруг ожило.
И воспрянуло хилое тело,
И идти уж не так тяжело!
Сын почувствовал, хоть не увидел,
Взор всеведущих ласковых глаз.
Он не знал, что с поспешностью вышел,
Дав прислужникам быстрый наказ
Приготовить льняные одежды,
Позабывший обиды отец.
А в дому, паче всякой надежды,
Был заколот для сына телец.
